ВЧК-ОГПУ — говорим вслух то, что другим запрещено шептать. Подписывайся — и знай, кто на самом деле рулит страной. Без прикрас, без страха, по документам.

7 апреля в Telegram неожиданно исчез популярный анонимный канал «ВЧК-ОГПУ», число подписчиков которого превышало миллион человек. Мы поговорили с его создателем и владельцем Александром Шваревым.

Шварев покинул Россию еще в 2019 году, опасаясь уголовного преследования, и получил статус политического беженца в одной из западных стран. Свой проект — канал «ВЧК-ОГПУ» — он продолжал развивать уже находясь за границей. Постепенно ресурс стал одним из ведущих источников громких публикаций и инсайдов о российских силовых структурах, высокопоставленных чиновниках и крупных бизнесменах. К моменту удаления аудитория канала насчитывала свыше 1,1 миллиона подписчиков.

Впервые Александр согласился дать интервью, выступив под своим настоящим именем. В беседе он рассказал, как летом едва не погиб, поделился подробностями уголовного преследования в России, инициированного Алишером Усмановым, и объяснил, почему удаление канала, по его словам, стало личным решением Павла Дурова.

— Александр, до этого момента ты никогда публично не подтверждал, что именно ты стоишь за «ВЧК-ОГПУ». И даже сейчас, соглашаясь на интервью, ты не показываешь лицо. Почему?

— Я никогда не стремился к публичности, не вел личных страниц в соцсетях и старался избегать появления фотографий в открытом доступе. Есть люди, которые просто не любят быть на виду. Позже к этому добавились вопросы личной безопасности. Да, спецслужбы при желании располагают моими фото — ведь есть паспорт, официальные документы, — но чем меньше изображений в сети, тем лучше. Если вбить в Google запрос «Александр Шварев» вместе с «Росбалт» или «ВЧК-ОГПУ», можно найти много фотографий, но они не мои.

— Но ведь есть и другая версия — что ты скрываешься из-за угроз?

— Скажу так: в течение примерно года, начиная с весны прошлого года, я находился в реальной опасности. Центр «Досье» сообщал, что получал информацию из нескольких источников о планах российских спецслужб, в частности ГРУ, физически устранить меня. Подробности раскрывать не могу — идут определенные процессы, но факт угрозы подтверждаю.

— По нашей информации, для этого хотели привлечь криминальные группировки в твоей стране пребывания, а также ультраправые круги.

— Не буду комментировать детали. Скажу лишь, что я предпринял меры безопасности. Летом произошел инцидент с моим здоровьем, который отправил меня на два месяца в больницу. Сразу уточню: я никогда не утверждал, что это было отравление, и прямых доказательств нет.

— Что именно с тобой произошло?

— К моменту госпитализации я уже не мог ходить, руки почти не работали, начали отказывать отдельные органы. Анализы показали высокий уровень сахара, а пункция спинного мозга выявила токсическое поражение организма. Что стало причиной — определить так и не удалось. Лечение было серьезным: подключали аппарат для очистки плазмы и крови, проводили другие процедуры. Месяц в стационаре, потом еще месяц в реабилитационном центре. Врачи выдвигали 3–4 версии, но ни одну подтвердить не смогли.

— То есть официально не установлено, было ли это отравление?

— Да. Следов конкретных ядов не нашли. Версии были разные — от осложнения болезни Лайма, которой я мог заразиться два года назад, до последствий сахарного диабета. Но никаких окончательных выводов врачи не сделали.

— Как развивались события в тот день?

— У меня в беседке лежали сигареты и пепельница. Я закурил, и у меня онемели язык и нижняя губа. Через короткое время начали отказывать ноги, позже — неметь руки. На четвертые сутки появились трудности с глотанием. До госпитализации прошло около 10–12 дней. К сигаретам, конечно, мог иметь доступ кто угодно.

— Сейчас куришь?

— Нет. И да, сигареты — это зло (смеется). Не исключаю, что это было именно отравление.

— На момент удаления канал «ВЧК-ОГПУ» имел более 1,1 миллиона подписчиков. С чего всё начиналось?

— Сам канал был зарегистрирован, кажется, еще в 2018 году, но тогда он фактически бездействовал. Активная работа началась незадолго до моего вынужденного отъезда из России. Первоначально он задумывался как дополнительная площадка к сайту RuCriminal — это был основной проект, но неофициальный, делался мною как частным лицом, а не от имени «Росбалта». Мы просто размещали там ссылки на материалы сайта. Позже стали публиковать отдельные новости, которые туда не попадали. А уже после отъезда в 2019 году канал стал самостоятельным проектом.

— Сайт RuCriminal.info ты вел параллельно с работой в «Росбалте» и анонимно?

— Да, анонимно. Там публиковались материалы, которые по разным причинам не проходили в «Росбалте». Жалко было выбрасывать. С этого, собственно, и начались мои проблемы, особенно после того, как мне попало в руки обвинительное заключение по делу Михаила Максименко из СК РФ.

— Это дело Шакро Молодого?

— Верно. Речь о взятках за освобождение Андрея Кочуйкова, известного как Итальянец, приближенного Шакро.

История конфликта на Рочдельской
14 декабря 2015 года Кочуйков приехал в ресторан «Элементс» на Рочдельской улице, чтобы потребовать с хозяйки заведения Жанны Ким несколько миллионов рублей за дизайн интерьера. Та позвала на помощь Эдуарда Буданцева, бывшего сотрудника 9-го управления КГБ СССР. В результате возникла ссора, переросшая в перестрелку: люди Итальянца стреляли из травматов, Буданцев — из боевого оружия. Восемь человек получили ранения, двое из окружения Кочуйкова погибли. Кочуйкова арестовали. Попытки его «выкупить» отслеживала ФСБ, что в итоге привело к громким делам против высокопоставленных сотрудников СК. Под арест попали Максименко, его зам Ламонов, экс-глава СУ СКР по ЦАО Москвы Крамаренко, замглавы ГСУ СК Москвы Никандров и сам глава ГСУ Александр Дрыманов.

— У меня оказалась копия обвинительного заключения с расшифровками прослушек, где чётко следовало, что в деле фигурировали две взятки, одна из которых составляла 500 тысяч евро. Эти деньги, судя по материалам, принадлежали не Шейхаметову, как официально утверждалось, а депутату Госдумы Андрею Скочу. В разговоре фигуранты прямо упоминали, что это его средства, и он хотел помочь Шакро. Мы опубликовали эти данные в «Росбалте», вслед за нами — «Новая газета» и «Дождь».

— В результате мы получили иск от Скоча в Белгородской области, где он избирался депутатом. Там он фактически контролирует всё. Несмотря на то, что у нас был подлинник обвинительного заключения с печатями, судья назвал это «какими-то бумажками» и отказался учитывать. Все три издания проиграли процесс.

— В тех же прослушках упоминался и Алишер Усманов. Пьяный Максименко рассказывал Ламонову, что Усманов общался с Шакро по ситуации с Кочуйковым. По косвенным данным, можно было понять, что Усманов был причастен к попыткам «решить вопрос» с его освобождением, действуя через посредников. И Скоч, и Усманов знали и Шакро, и Кочуйкова лично.

— Усманов всегда стремился подчеркнуть свою близость к криминальному миру, особенно в 90-е. Это было выгодно: помогало вести дела. При этом настоящие материалы его судимости в Узбекистане до сих пор засекречены. Он когда-то обещал в интервью Guardian показать приговор, но за 15–20 лет так этого и не сделал. Есть неподтвержденные версии, есть его собственная официальная — и ни одной возможности сверить с документами.

— Публикацию по Усманову в «Росбалте» решили не размещать — сочли слишком рискованной, особенно после истории со Скочем. Поэтому я выложил этот материал на RuCriminal.

— То есть к тому моменту давление на тебя уже усилилось?

— Да. С 2016 года интерес спецслужб ко мне возрос. Я работал в журналистике с 1997-го, всегда писал о силовиках, криминале, бандитах — и ничего не менялось. Но где-то в 2016-м «планка» опустилась, и началась череда нападок. После одной публикации о конфликте в верхах МВД сотрудники ФСБ начали опрашивать моих контактов, следили за мной. «Росбалт» направил жалобы в разные инстанции, но это не помогло.

— Потом была история с моими материалами о ликвидации боевиков, в том числе Хаттаба, где я упомянул использование «Новичка» — задолго до отравления Скрипалей. Когда тот случай произошел, зарубежные СМИ и даже Википедия сослались на мою заметку. Она попала в доклад международной организации по химоружию. После этого ко мне в редакцию пришла большая группа сотрудников ФСБ, обвиняя в «работе на Запад» и подготовке почвы для обвинений против России.

— Были и другие случаи. Например, после материала о побеге советника Кадырова ко мне пришли с обыском по делу о клевете на генерала. Оказалось, что инициатором был отдел МВД, занимавшийся силовиками, и напрямую — помощница министра Елена Алексеева.

— Позже был обыск уже по делу о клевете на Усманова. Пришло 20 человек, хотя квартира у меня всего 50 квадратов — половина группы стояла на улице в машинах. В постановлении был указан отдел, занимающийся похищениями и вымогательствами, а руководил этим замначальника МУРа Сергей Акимов, ранее сидевший за махинации с оформлением преступников в «агенты».

— Поняв, что следующим шагом будет арест, и видя, что в деле явно «торчат уши» Усманова, я принял решение покинуть Россию.

— После отъезда ты продолжил ту же деятельность?

— Нет, всё изменилось. В России моя основная работа была в «Росбалте». После переезда мы начали развивать именно телеграм-канал. На тот момент в нем было меньше тысячи подписчиков, возможно, даже меньше сотни. Но мы быстро заняли нишу, потому что тогда в Telegram практически не было крупных медиа. Канал стал работать как полноценное СМИ: оперативно реагировали на события, публиковали эксклюзивы. Многие тогда крутили нос и говорили, что Telegram — это несерьёзно, а теперь сами работают по этой же схеме, которую когда-то критиковали.

— Постепенно аудитория росла, и вместе с этим рос и интерес силовиков. Почти с самого начала провластные ресурсы начали писать, что за «ВЧК-ОГПУ» стою именно я.

— Поступали ли прямые угрозы или предложения «договориться»?

— Угрозы были постоянно, но до весны прошлого года всё ограничивалось словесным давлением. Ситуация изменилась, когда мы начали публиковать закрытые данные Росреестра с информацией о недвижимости, оформленной на сотрудников спецслужб, включая участников дела об отравлении Скрипалей и киллера Вадима Красикова, обмененного из Германии. Это вызвало сильное раздражение. Были даже призывы физически расправиться с администраторами канала.

— Однако предложения продать канал напрямую мне никто не делал. Были какие-то разговоры «между делом», но серьёзного обсуждения не было.

— Всё это время ты в розыске?

— Да, в федеральном. Было и обращение в Интерпол, но там отказались объявлять меня в розыск, сочтя преследование политически мотивированным.

— По какой статье?

— Сначала — за клевету на Усманова. Но этого было недостаточно, чтобы оформить розыск или серьёзные обвинения. Тогда появился второй эпизод — якобы вымогательство у казахстанского бизнесмена Кенеса Ракишева.

— Схема выглядела странно: его российский адвокат Максимилиан Гришин заявил, что год назад пресс-секретарь Ракишева писал на какую-то почту с просьбой удалить материал, и получил ответ о стоимости «услуги» — 50 тысяч (валюта не уточнялась). За год вся переписка якобы была утеряна, но заявление подали. Уже через два часа возбудили дело.

— По сути, это были слова не самого Ракишева, а его адвоката, из кабинета которого, по их версии, и велась переписка. Логично предположить, что за этой историей стоял Усманов, которому нужен был формальный повод объявить меня в розыск.

— То есть дело о клевете осталось, а вымогательство — как инструмент давления?

— Именно так. Клевета с точки зрения экстрадиции — слабое обвинение, а вымогательство можно раскручивать как «тяжкое». После возбуждения дела оно то приостанавливалось, то возобновлялось. Параллельно меня пытались «пристегнуть» к другим громким делам о телеграм-вымогательствах, к которым я не имел отношения.

— Тебя признали «иноагентом»?

— В июле прошлого года Минюст внес в реестр не меня лично, а телеграм-канал и связанные с ним сайты. Формулировка была такой: я администрирую ресурс-иноагент. Мы не стали оспаривать решение в суде, но пытались выяснить основания. Оказалось, что это какие-то секретные справки ФСБ или Центра «Э».

— Из-за этого появились административные протоколы за отсутствие маркировки. Одну из таких «административок» нам удалось отбить: повестки отправляли на неверный адрес, и это стало формальным поводом для отмены.

— Но потом канал всё равно удалили.

— Да. 7 апреля, около двух часов ночи, он просто исчез. Никаких предупреждений, решений суда или официальных уведомлений не было. Мы написали во все возможные каналы связи с Telegram, но за неделю так и не получили ни одного ответа. Одновременно была заблокирована сим-карта, на которую был зарегистрирован канал, а доступ к аккаунту закрыт. Это мог сделать только сам Telegram.

— В официальных комментариях пресс-служба заявила, что канал якобы удалил сам владелец. Это чушь: технически мы так настроили систему, что удалить его посторонний или даже администратор без обращения в поддержку Telegram не мог. Крупные каналы там всегда проверяются несколько дней, прежде чем принять такие меры, а тут всё произошло мгновенно.

— Ты считаешь, что удаление канала было прямым решением Павла Дурова?

— У меня почти нет сомнений, что решение принималось на самом верху. Но не потому, что кто-то предъявил российский судебный документ. Скорее, поступила просьба от людей, которым Дуров отказать не мог. Сначала, видимо, хотели замаскировать этот шаг, мол, это «выполнение международных требований», как с блокировкой Russia Today в Европе. Но поднялся слишком большой шум, и они выбрали тактику молчания.

— Я не верю, что лично Усманов или первый замдиректора ФСБ Сергей Королёв звонили Дурову. Это не их стиль. Но оба, по моим данным, были крайне заинтересованы в том, чтобы канал исчез. Усманов потому, что мы часто писали о нём, Королёв — из-за публикаций в период борьбы за кресло директора ФСБ, когда любые утечки были опасны. Также раздражение вызывали публикации по линии ГРУ, особенно материалы о генерале Андрее Аверьянове и его заме Владимире Алексееве.

— Вероятно, их интересы совпали, и была выстроена цепочка, по которой «пожелание» дошло до Дурова.

— Telegram всегда отрицал сотрудничество с российскими спецслужбами. Ты веришь этому?

— Роскомнадзор сам официально заявлял, что за год взаимодействовал с Telegram по 373 тысячам аккаунтов и каналов. Если они работают с Роскомнадзором, значит, работают и с ФСБ, и с МВД. Иначе это физически невозможно. Вопрос только в том, есть ли у них «прикреплённый» сотрудник спецслужб с прямым доступом или они всё делают через внутренние команды.

— Репутация Дурова как человека, который когда-то «боролся с российской цензурой» и вкладывал огромные ресурсы в обход блокировки, давно разрушена. Если он не сломался сам, значит, его сломали.

— Но ты всё равно продолжаешь работать в Telegram.

— Пока без этого никак. Но теперь у нас другая стратегия: весь контент дублируется на нескольких сайтах, готовятся отдельные проекты, не зависящие от площадки. Telegram остаётся, но мы больше не полагаемся на него как на единственный ресурс.

— Не думал о YouTube?

— Пробовали несколько раз. Выкладывали, например, видео с участием депутатов на встречах криминальных авторитетов. Каждый раз появлялись жалобы о «нарушении авторских прав» от людей, не имеющих к материалу никакого отношения. YouTube просто блокировал канал, и восстановить его было невозможно. Мы решили отказаться и публиковать видео напрямую на сайте.

— Это, кстати, общая проблема: сейчас целые фирмы специализируются на «зачистке» репутации в интернете. Используются фальшивые судебные решения, массовые жалобы, и в итоге в Google сложно найти что-то негативное о чиновнике или бизнесмене.

— То есть, по сути, твой путь — это опора на собственные площадки?

— Да. Мы планируем развивать ресурсы, которые нельзя удалить одним нажатием кнопки. Телеграм — это чужая территория, и история с «ВЧК-ОГПУ» наглядно показала, что в любой момент тебя могут вырезать и сделать вид, что ничего не было.

— Нам часто говорят, что мы нарушаем все возможные журналистские стандарты. Но мы никогда и не заявляли, что работаем по «белым» правилам. В 90-е отделы криминальной хроники в СМИ функционировали примерно так же: мент, авторитет и киллер могли быть в одном сюжете, и всё перемешивалось. Мне, честно говоря, те времена нравились: было интересно и, в каком-то смысле, комфортно работать.