"Играя в «Чистом небе» Алексея Астахова, Урбанский снова сталкивается с характером, в котором в иной ситуа­ции столь же естественно соединились моральная мощь и острая чут­кость ко всякой неправде, мучительное и требовательное стремление к ясности".

Читаем статью, опубликованную в 1964 году:

"Евгений Урбанский вошел в кинематограф сразу, рывком, превос­ходно сыграв роль Василия Губанова в фильме «Коммунист».

Губанов — Урбанский появляется на экране в толпе приехавших на стройку рабочих. Он идет, хромая, рана на ноге еще не зажила. Он высок ростом и широкоплеч, его движения тяжелы, неуклюжи и неодолимо мощны, у него большие мускулистые руки и крепкая шея. Физическая сила, кряжистая и упорная, первая краска в образе Губа­нова. Первая, но не основная.

Урбанский соединяет эту внешнюю мощь с редкостной целе­устремленностью поступков своего героя, с пониманием цели своей жизни. Поэтому Губанов — Урбанский с одинаковой заинтересован­ностью и серьезностью ходит по складу, куда его поставили работать, выдает олифу, достает в Москве гвозди, но, если надо, рубит лес и бьется насмерть с кулаками. Он знает, для чего все это. Его ясность видна в стремительной решимости, с которой Губанов берется за дело, и в уверенности движений, в щедрости улыбки и в чуть-чуть неуместной (очень уж нелегка жизнь) просветленности лица.

Простой парень, не книжный, не ученый, учивший диалектику сов­сем не по Гегелю, оказывается человеком отчетливо ясной жизненной философии, большой духовной глубины. Такой Губанов был открытием и сценариста Габриловича, и режиссера Райзмана, и актера Урбан­ского.

В драматической, тревожной обстановке фильма Губанов — Ур­банский, как правило, чужд всякой нервной взвинченности, душевной смятенности. Напрягшись всем телом, сцепив зубы, он валит деревья. В этой ярости нет надрыва, насилия над собой. Внешние препятствия ни на секунду не становятся препятствиями внутренними.

Смятение наступает совсем в иных случаях. Губанов теряет рав­новесие, когда сталкивается с непостижимым для себя, когда он перестает понимать смысл происходящего. Этим «непостижимым» для него становится любовь.

Почему, зачем влюбился он в эту рассудительную, столь далекую ему по мыслям крестьянку, мужнюю жену? До любви ли сейчас, когда у революции и так дел поверх головы? Нет ответа. И тогда Губанов мечется, в его глазах — пронзительная мука, и голос срывается на крик. Может, ученый товарищ-марксист скажет ему, как быть. Может, марксистская теория объяснит, что делать?

Так нащупываем мы самое уязвимое, самое ранимое место духов­ной и физической гармонии Губанова — Урбанского. Ему невыносима малейшая потеря истины в св.оей жизни. Трещина, расколовшая его жизненную ясность, становится для Губанова катастрофой. Для него немыслим компромисс не только с врагом, но даже с самим собой.

Через несколько лет, играя в «Чистом небе» Алексея Астахова, Урбанский снова сталкивается с характером, в котором в иной ситуа­ции столь же естественно соединились моральная мощь и острая чут­кость ко всякой неправде, мучительное и требовательное стремление к ясности.

Но на пути к «Чистому небу» лежали две роли: безымянного инвалида в «Балладе о солдате» и проводника Сергея в «Неотправлен­ном письме». Опыт этих работ крайне поучителен.

Проводника Сергея в «Неотправленном письме» мы запомнили плохо. Произошло это, думается, не только оттого, что в этом на редкость богатом талантами фильме нет верной соразмерности художественных средств, а поразительная фотография Урусевского заслонила актеров. Важнее то, что сам образ Сергея не обладает художественной самостоятельностью. Движение образа преднаме­ренно, его построение нарочито. Неотесанный, диковатый таежник и его тонкая, фатальная любовь к городской девчонке, которая больше всего любит Москву, бабушку и мороженое; нарочитый контраст мощи Сергея и угловатой беспомощности его соперника в любви — молодого геолога, щуплого и узкогрудого.

Внешний облик Сергея Урбанский передал точно и убедительно: властная повадка, свободные и вместе с тем рассчитанные движения охотника, тяжелая хозяйская походка. Но внутренний мир Сергея скрыт от нас. Урбанскому — столь внимательному к духовной жизни своего персонажа — здесь как будто не за что было ухватиться.

В «Балладе о солдате» все было наоборот. Роль одноногого солдата-инвалида, в сущности, эпизодическая. Но мы увидели человека в критический момент его существования, когда он задает себе воп­рос: «Как жить дальше?» Эта мысль засела где-то в глубине зрачков. Солдат механически отвечает на вопросы, даже смеется, слушая соленое балагурство попутчиков, а глаза все такие же. А потом встреча с женой на опустевшей платформе, встреча счастливая, такая естественная и неожиданная. И снова лицо солдата, но теперь как будто освобожденное от тягостного вопроса, мука в глазах исчезла.

Это отличная работа Урбанского, лаконичная и строгая.

И вот «Чистое небо». Сначала Алексей Астахов просто летчик, вы­сокий и мужественный, с той молодцеватой, немного самодовольной выправкой, какой щеголяют обычно летчики да моряки. В нем в меру легкомыслия и беззаботности. Но есть и серьезность и чуткость. Хоро­ший, душевный человек, у которого все, как говорится, в норме.

Самое интересное начинается дальше, во второй половине фильма. Режиссер Григорий Чухрай и артист Евгений Урбанский откровенно заговорили на языке политики, да и разговор был такой, какого мы раньше с экрана не слышали.

Душевная драма Алексея Астахова, вернувшегося из плена, не только в том, что он лишен возможности заниматься любимым делом. Ведь так, как он живет, жить, в общем-то, можно. Ну, не будет он летать на самолетах, так будет стоять у станка и вырабатывать свои сто и даже с лишком процентов нормы, получать зарплату. Надо бросить шляться по пивным, надо любить жену и растить сына. Но, как мы уже говорили, для героя Урбанского непереносима всякая двойственность существования, внутренний компромисс, жизнь под подозрением. Он, ни много ни мало, хочет знать правду! И пока не найдет ее, он шатается пьяный по подворотням. Он твердит в исступ­лении чьи-то неумные слова о том, что лес рубят — щепки летят, хотя и сам не понимает, что за лес рубят и что такое щепки.

Итог развития образа в фразе Астахова: «Я солдат, а не жертва», в его истинно солдатской готовности к борьбе.

Сам Урбанский так пишет о принципах своей актерской работы: «Никакую роль я не смогу сыграть, не ощутив ее правды. У каж­дого человека своя правда. Пусть даже смешная и нелепая, но своя. Свое оправдание и объяснение своих поступков, своей жизни. Вот это я называю для себя правдой человека. Она есть у каждого, даже у самого последнего опустившегося пьяницы. Не поняв, не нащупав в жизни человека этой правды, я не смогу сыграть его. Но в то же время я ищу эту правду через свое понимание жизни, и это свое понимание я и вношу в каждую роль. Играя роль, я хочу, чтобы каж­дый понимал жизнь так, как понимаю ее я сам» («Театр», 1962, №2).

Василий Губанов, Алексей Астахов в исполнении Урбанского — ха­рактеры не просто современные, но и национальные, глубоко русские, и в этом смысле традиционные. В творчестве Урбанского есть тот же пафос, который воодушевлял русскую классическую литературу, «литературу вопросов», по определению Максима Горького, в нем — моральный максимализм Льва Толстого и ненасытные поиски смысла жизни юного Алексея Пешкова. Я, конечно, не сравниваю здесь раз­меры талантов и достижений, речь идет о направлении.

И все же полной удачей роль Алексея Астахова не назовешь. Во многих эпизодах Урбанский не преодолел (да и мог ли?) декларатив­ность и прямолинейность драматургии. Видно, и политический фильм требует неповторимых психологических решений, внутренней подлин­ности мыслей и поступков. Этой подлинности актер добивается не всегда. Но путь начат. Урбанский, думается, тот актер, который сможет пойти по нему дальше" (Лищинский, 1964).

(Лищинский И. Евгений Урбанский // Актеры советского кино. Вып. 1. М.: Искусство, 1964: 193-199).